Простодурсен. Лето и кое-что еще - Страница 36

«Мы не желаем с тобой разговаривать!» – гордо ответили они.

– Ох-ох-ох, какие мы гордые, – фыркнул Пронырсен и рассмеялся. – А в отпуск не хотите? Ага, а придётся. Я так решил! Как я сказал, так и будет. Я сам себе хозяин и сам всё решаю за всего себя, вот! И теперь, голубчики, мы едем в отпуск – очень далеко и очень надолго. Вот так-то!

И он торопливо огляделся вокруг. Но солнце не скатилось с неба. Лес не покатился от хохота. Пятнадцать полешек и не пикнули.

Пронырсен гордо выпрямил спину, вскинул голову и пошёл к своей норе. Он – Пронырсен, и над ним только один командир – сам Пронырсен. Так и знайте.

«Фуф, – думал Пронырсен, – ничего себе. Втайне от всех я отправлюсь в поход и буду всё делать как сам захочу. И не вернусь, пока мне домой не захочется или пока я сам так не решу. Я сам себе командир. Вот так-то!»

Настроению нет дела, что там мы с тобой решили. Если скисло – значит, скисло, что бы все ни говорили…

Взбираться вверх по склону за домом Октавы оказалось делом мучительным. Не склон, а крутогор, везде кусты и деревья, да ещё занозиха кругом, под ногами то кочки, то ямы. Сдобсену приходилось идти очень осторожно – он нёс золотую рыбку. Чтобы держать банку двумя руками, он завернулся в одеяло и теперь плавился от жары. Утёнок тащил коробочку из-под пудинга. Она болталась на шнурке у него на шее, а он всё время лез куда-то, высмотрев очередную необычную штуку для своей коллекции.

Простодурсена укусила оса.

– О-о-о! – завопил он. – Привал!

– Правило номер один! – крикнула Октава в ответ.

– Помолчи! – отрезал Простодурсен.

– Согласен с Простодурсеном, – сказал Ковригсен, – нам надо передохнуть.

– Позже, – запротестовала Октава.

Но ей всё же пришлось остановиться на привал, потому что все остальные поснимали с себя поклажу и сели на землю.

– А мы не можем провести отпуск здесь? – спросил Простодурсен. – Место для нас новое. Вид отсюда прекрасный. А захотим – можем спуститься к речке и побулькать камешки.

Утёнок обвёл взглядом лица путешественников. Красные, потные, насупленные.

«Интересно, – подумал он, – а когда уже наступит веселье и никаких забот?»

– Я не против, – сказал Сдобсен. – Отпуск на склоне меня устроит.

Вид и правда открывался такой, что дух захватывало. С этого места вся Приречная страна смотрелась иначе. Далеко внизу серебрилась речка. За лесом высились их большая гора и несколько пригорков.

Ковригсен постелил на свой чемодан скатёрку и достал летний крендель.

– Сейчас же прекрати, – сказала Октава. – Мы идём в поход, нам некогда рассиживаться.

– Мы уже ушли в поход, – ответил Ковригсен.

– Это не считается, – помотала головой Октава. – В поход не ходят вокруг дома, а мы ещё двух шагов не отошли.

– А как далеко от дома начинается поход? – спросил Простодурсен.

– Пока мы видим свои дома, поход не считается, – ответила Октава.

– Сейчас мы вскарабкаемся немножко повыше, и дома скроются из виду, – сказал Простодурсен. – Вот только крендельком закусим.

– Никаких лакомств и развлечений! – возмутилась Октава. – Если мы прямо сразу начнём радоваться жизни, то к чему мы будем стремиться, карабкаясь по склону?

– Меня всегда подбадривает мысль, что в конце похода мы вернёмся домой, – поделился Простодурсен.

– Как можно радоваться возвращению, если мы никак за порог не выйдем? – фыркнула Октава.

– А чего это ты раскомандовалась? – обиделся Простодурсен.

– Я?

– Да. Обклеила чемодан правилами и одна решаешь, что нам делать.

– Вот именно, – кивнул Сдобсен.

– Да уж, – присоединился Ковригсен, – можно подумать, ты над нами начальник.

Октава залилась слезами.

Все очень удивились: что это с ней? Октава всегда улыбается, переполнена идеями и придумывает интересные занятия.

– Ну и ладно, – всхлипывала Октава, – я пошла домой, решайте всё сами.

Она вскочила, схватила чемоданы и рюкзак, стала надевать его на спину, запуталась в чемоданах, села и заплакала пуще.

– Не плачь, – стал утешать её Сдобсен, – Ковригсен поможет тебе всё донести.

– Почему вы так со мной обращаетесь? – рыдала Октава.

– Как так? – удивился Сдобсен.

– Стоит Сдобсену натереть ногу, все его утешают. Если он заползает под кровать, все водят вокруг хороводы. И угощают его бесплатно кренделями. Мало того, извольте ещё спеть ему на все голоса, как он нам дорог. У Ковригсена в прошлом году болел зуб, и его тоже все жалели. И лишь на меня все тявкают, окрысиваются и шипят. А я всего только и хотела, что устроить нам всем хороший отпуск!

– Так это вы просто спели? – спросил Сдобсен.

– Что? – не понял Простодурсен.

– А ты, Сдобсен, – рыдала Октава, – думаешь только о себе! Ты… ты… ты пудинг!

– Пудинг? – поразился Сдобсен.

– Да! Или ты такой горячий, что на тебя можно только дуть, или такой холодный, что нужно греть. И с тобой приходится носиться как с писаной торбой, иначе у тебя комки внутри или корка сверху. Пудинг-шмудинг!

Они сидели посреди склона за домом Октавы. Склон разом шёл и вверх, и вниз. Летний поход начался. Осиный укус у Простодурсена распух и болел.

– Ничуточки не смешно, – ответил Утёнок. – И очень даже глупо.

– Да, довольно глупо, – кивнул Сдобсен. – Да ещё выясняется, что всем на меня наплевать. Хорошие слова они говорили просто так. А сами считают меня пудингом. И шмудингом. Зря я вылез из-под кровати. Там гораздо приятнее.

– Меня от тебя тошнит! – крикнула Октава.

– Так ты тошнись, чего уж там, – ответил Сдобсен. – Всё равно я ухожу. Я домой пошёл.