Простодурсен. Лето и кое-что еще - Страница 44

– М-да, – сказал Ковригсен.

– Да уж, – ответила Октава.

– Э-эх, – добавил Простодурсен.

Теперь они разговаривали так. Короткие простые фразы, которые нельзя понять превратно. Старые, ещё не размокшие слова, годные в погоду и непогоду.

Сдобсен последние сутки молчал. Только стонал, а иногда чихал. Он простудился.

– Температура есть? – спросил его Простодурсен.

Сдобсен не ответил, лишь поднял глаза к небу. Простодурсен положил ему на лоб холодную влажную ладонь.

– Нет у тебя температуры.

– Хоть какое-то утешение, – сказала Октава.

– Утешение? – опешил Простодурсен. – Да будь у него температура, нам бы пришлось идти домой сушиться.

Он был прав. Вредно мокнуть в палатке на склоне, если у тебя температура.

– Больше не получается! – завопил Утёнок. Он сидел в чемодане Простодурсена. Крышка чемодана была подпёрта шепталочкой. В противоположном углу Простодурсен положил пять изюмок. И Утёнок развлекал себя тем, что радовался, предвкушая радость, с которой он попозже их съест. Радовался много минут подряд, пока у него не перестало получаться.

– Не знаю, может, я не люблю изюм, – сказал Утёнок.

– Съешь одну на пробу, – предложил Простодурсен.

– А можно?

– Конечно.

– Дождь не кончился?

– Нет.

– Он хлещет?

– Да.

– Тогда я съем одну изюмку. А если мне изюм не понравится?

– Значит, ты не любишь изюм.

– Чему же я буду радоваться? Чего ждать?

– Что дождь кончится.

– Ты радуешься, что дождь кончится?

– Да.

– Вид у тебя не очень-то весёлый.

– Нелегко сиять от радости, когда так мокро.

– Это точно, – кивнул Ковригсен.

– О да, – поддакнула Октава.

В чемодане тоже было не совсем сухо. И пахло чем-то странным, застарелым, а на дне была вмятина, и в ней стояла грязная лужица.

Утёнок понимал: при такой жизни всё вкусное надо растягивать на подольше, и потому долго колебался, идти ли за изюмкой в дальний угол. Понравится ему изюм или не понравится – всё равно жизнь станет скучной. Или в углу будут валяться четыре невкусные изюмины, или весь прекрасный изюм кончится.

И Утёнок решил сперва поговорить с Простодурсеном. Точнее, так. Для начала коротко поговорить с Простодурсеном. Потом коротко всё обдумать. Потом съесть изюм.

– Простодурсен!

– Да?

– Почему мы не знаем, что нам понравится, а что нет?

– Так устроено.

– А ты любишь изюм?

– Да.

– Как ты узнал?

– Я много раз ел изюм.

– Но не эти пять изюмок?

– Они твои.

– Только мои?

– Да.

– А мураву любишь?

– Нет.

– Ты мураву ел?

– Нет.

– А как ты узнал, что её не любишь?

– Я так думаю.

– Почему ты ни разу её не попробовал?

– Ты не хочешь немного поиграть сам?

– А вы чем заняты?

– Смотрим на золотую рыбку.

Простодурсен был не в духе, и беседа с ним радости не доставляла. Утёнку даже показалось, что простодурсеновская кислая угрюмость доползла до чемодана и вползла в него. Когда Простодурсен отказывается отвечать на занятные вопросы Утёнка, жизнь оглупляется.

– У тебя наконец поднялась температура? – спросил Сдобсена Ковригсен.

Сдобсен не ответил, и Простодурсен снова положил мокрую ладонь ему на лоб.

– Нет пока, – сказал он.

– Йо-хо-хо! – закричал Утёнок.

– Что такое? – спросил Простодурсен.

– Я не тебе кричал, – заявил Утёнок. – Это я сам себе кричал. И незачем приставать ко мне каждый раз, когда мне придумывается что-нибудь.

Утёнок и правда перекрикивался сам с собой. Это от восторга: ему только что явилась великая и прекрасная мысль.

Он открыл коробочку из-под пудинга. В ней лежали скорлупка и сосновое семечко. Две необычные вещи, сыгравшие важную роль в жизни Утёнка. Стоило взглянуть на них, как он сразу вспоминал, откуда они взялись. А сейчас Утёнок положил в коробочку изюмку. Одну из пяти изюмок, которым он так долго и сильно радовался в свой самый первый летний поход. И теперь в его коллекции было три необычных вещи. Йо-хо-хо!

Утёнка распирало от гордости и богатства. Он прошёлся по чемодану, проверяя, не стала ли коробочка неподъёмной. Не стала. Она была как раз подходящей тяжести для бесконечно дождливого дня.

Вот это жизнь! О, этот дивный мир, полный необыч. ных мыслей и вещей!

«Я собирался что-то сделать, – вспомнил Утёнок, – но что? Ах да, я хотел попробовать изюмку». Он уже раскрыл клюв, когда внезапно подумал: не стоит ли ему поделиться изюмом со всеми? Ещё и не такие мысли посещают тех, кто в чемодане сияет от счастья.

Да, решил Утёнок, непременно надо их угостить, они сегодня ничего, кроме размокших коврижек и раздавленного кренделя, не ели. Но если он сам съест одну, останутся только три изюмки. Золотая рыбка точно такую большую штуковину не заглотит. Но Простодурсен плюс Ковригсен плюс Октава плюс Сдобсен – это четыре. Четверо их!

Он бы и уступил кому-то свою изюмку, но он должен её распробовать. А та, что лежит в коробочке, не для еды – она теперь для воспоминаний.

Ещё можно предложить угоститься всем четверым и надеяться, что кто-нибудь откажется.

Сдобсен точно не откажется, но кто-то из остальных может…

Если б сейчас светило солнце, он бы рискнул. Но кто откажется от изюма в такую погоду?

– Утёнок, ты спишь? – окликнул его Простодурсен.

– Я? Нет.

– Как там у Сдобсена? – спросила Октава.

Простодурсен снова коснулся его лба мокрой ладонью.

– Нету, – сказал он.

Хоть Сдобсен и промок, как все, да ещё и простыл, хандра к нему не прицепилась. Он лежал на спине и улыбался зелёной крыше, по которой барабанил дождь. Мыслями он был в загранице. Ему рисовались расписные тарелки со сладкими сочными фруктами. Ясный день, солнце. Он идёт по пыльной и жаркой мощёной улочке, и все вокруг выкрикивают его имя: «Сдобсен!», «Наша отрада!», «Наша гордость!», «Напиши своё имя мне на руке, пожалуйста!»